среда, 6 февраля 2013 г.

Ювенал

Человеку в наши дни то и дело подбрасывают пищу для ума. Вот только толку от этого никакого. От пресыщения тупеют. Переизбыток информации порождает бездушие.

Ювенальная юстиция - новое модное словосочетание - активно продвигаемое в определенных кругах. Хоть у кого-то есть своя позиция на этот счет? Наблюдать за тем, как в семьях алкоголиков вырастают волки - занятие не из приятных; но разве наблюдать за тем, как в семьях законопослушных и запуганных буржуа вырастают овцы - веселее? Что нужно этой стране - кроме напалма и конца света - кроме ювенальной юстиции?
Не знаю, но меня очень беспокоит то, как перекашивает наше общество на поворотах. Сам интерес - как и индифферентность этого интереса - людей к подобным проблемам - это, по сути, диагноз.


Взглядом

...Когда он входит в комнату, я вся подбираюсь. Знаете, такое ощущение бывает, когда свитер через голову стянешь - а тебе волосы статикой на дыбы подняло. Напряжение - нет, оно не разливается в воздухе, оно собирается в мышцах. Секундная заминка - и я готова к очередному взгляду глаза в глаза...

...Знаете, иногда я задумываюсь, почему именно он? В такие минуты я незаметно, искоса, краем глаза его рассматриваю. До последней черточки.
У него жесткий черный волос. Он коротко стрижен. Тыльные стороны ладоней неприлично-волосаты. Руки странные - пальцы длинные и тонкие, но ногти поломанные а костяшки сбитые. Дисбаланс. Лицо у него тоже чудное. Красивое, уверенное. Но в глазах и опущенных уголках губ таится страх. Он будто бы постоянно ждет худшего. Но не с моей стороны, нет - на меня он смотрит не иначе как нагло-пренебрежительно, а если я оказываюсь рядом - то и дело сквозь зубы сплевывает пошлые сальности, что неизмеримо меня бесит.
Не так, не таким я хотела бы видеть его. Он много хуже чем мне думалось. И он много лучше чем я боялась. Две крайности в одном человеке, в таком важно для меня человеке...

...Виктор справа улыбается мне, пожимает руку. Не стоило мне с ним спать. Этот молодчик - из тех мужчин, что считают отдавшуюся женщину окончательно покоренной и бесповоротно влюбленной. Наверное, я должна ему быть благодарна - без его помощи и его поддержки мне и находиться здесь было бы еще труднее. Сидеть, стоять, ходить, говорить, с вежливой улыбочкой выслушивать чьи-то ничего не означающие слова. Виктор - сейчас - словно буфер, маяк, ориентир, на котором я сосредотачиваюсь - особенно когда на мне останавливается его взгляд. Вы понимаете о ком я...
...Ах, как меня бесят их притворно-спокойные, приторно-вежливые лица! Смотрят так, будто ничего не происходит! И на него внимания обращают не больше, чем нужно по ситуации. Где надо - пожурят, где надо - мило общаются. Некоторые дурры глазки строят... Меня особенно корежит в такие моменты. Конечно, им трудно понять, что я чувствую. Но это не особо извиняет их в моих глазах. Скорее наоборот. Как бы я хотела, чтобы все это было иначе! Чтобы он, тот самый он, который так интересует и отталкивает меня, был бы иным, чтобы я была иной, чтобы Виктор вообще не рождался на свет, а всем этим глупым блондинкам, вздорным брюнеткам, толстеющим мужчинам в пиджаках и молодым прожигателям жизни где-то и когда-то родители вдолбили в головы хотя бы капельку того, что люди зовут взаимоуважением и милосердием... Но нет, им никогда не понять этого. И я обречена искать у Виктора спасения - платить за него самоунижением - и снова и снова вздрагивать, ожидая очередной насмешливый взгляд, подобный удару бича...

Стучат каблуки - это судья.
- Слушается дело "Сандра Кейран против Майкла Бэнса". Прошу всех встать.

Вводят его. Под конвоем, как всегда. Я снова ощущаю такое знакомое чувство напряжение. Встречаю его взгляд - и отвечаю со всей жестокостью и гордостью, что только можно передать глазами. Судья, присяжные, репортеры... Все здесь. Карнавал начинается. Судят человека, который убил моего отца.

Вересаев. "Без дороги"



   Трудно писать, рука плохо слушается. Процесс в легких идет быстро, и жить остается не много. Я не знаю, почему теперь, когда все кончено, у меня так светло и радостно на душе. Часто слезы безграничного счастья подступают к горлу, и мне хочется сладко, вольно плакать.
   Я часто впадаю в забытье. И когда я открываю глаза, я вижу сидящую у моих ног молчали-вую, понурую фигуру Степана. Как он сюда попал? Я вскоре узнал, он пришел к главному врачу больницы, поклонился ему в ноги и не встал с колен, пока тот не позволил ему оставаться при мне безотлучно. Я не знаю, когда он спит: днем ли проснешься, ночью,-- Степан все сидит на своей табуретке -- молчаливый, неподвижный... Я смотрю на этого дважды спасенного мною человека, и мне хочется крепко пожать его руку. Я пошевельнусь -- он встает и поправляет сбившуюся подо мною подушку, дает мне пить. И я опять забываюсь...   Передо мною стоит Наташа. Она горько плачет, закрыв глаза рукою. Мне странно,-- неужели Наташа тоже умеет плакать? Я тихо глажу ее трепещущую от рыданий руку и не могу оторвать от нее глаз. И я говорю ей, чтоб она любила людей, любила народ; что не нужно отчаиваться, нужно много и упорно работать, нужно искать дорогу, потому что работы страшно много... И теперь мне не стыдно говорить эти "высокие" слова. Она жадно слушает и не замечает, как слезы льются по ее лицу. А я смотрю на нее, и тихая радость овладевает мною; и я думаю о том, какая она славная девушка, и как много в жизни хорошего, и... и как хорошо умирать...

И почему это так близко нам?